Екатерина Мурашова - Кто последний? – Мы за вами!

Вельда вспомнила Кларка, почти увидела его. Улыбающийся, сильный, понятный. Беречь? Разве можно уберечь от случайности? Что же такое имела в виду Эсмеральда? Не ясно. Ладно. Можно попробовать выяснить другое.

– Анри, – Вельда постаралась заглянуть в темные, непроницаемые глаза. – Вы с Эсмеральдой?…

– Да, – тут же ответил Анри, словно ждал этого вопроса. – У нас ничего не вышло. Два догматика в одной постели – это слишком. Каждый из нас имел свою сложившуюся картину мира, мы постоянно доказывали друг другу свою правоту и вскоре стали безумно раздражать друг друга. И все кончилось.

– Ага, – согласилась Вельда и попробовала себе представить Анри в постели с Эсмеральдой. Ничего не получалось. Воображаемые Анри с Эсмеральдой сидели на противоположных концах кровати, завернувшись в простыни и что-то друг другу с жаром доказывали. Рыжие кудри Эсмеральды стекали на обнаженные плечи . Из-под кудрей, как муравьи из муравейника, разбегались веснушки. Вельда рассмеялась.

– Анри, а у Эсмеральды на плечах есть веснушки?

– Гм-м… есть… А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, – беспечно ответила Вельда. – Так представилось… А я – догматик? У меня раньше тоже была сложившаяся картина мира…

– А теперь?

– А теперь у меня вместо картины мира – ты.

– Не пугай меня…

– А чего ты, собственно, боишься? Ответственности?

– Да. И еще того, что я передам тебе свою неуверенность.

– Не бойся, – решительно возразила Вельда. – Я твоей неуверенности в упор не вижу. Мне нравится думать, что ты знаешь, что делаешь, и черта с два ты меня переубедишь. Я знаю, что кто-то должен знать, и мне удобно считать, что этот кто-то – ты. Наверное, я все-таки – догматик.

Вечером Анри допоздна засиделся в лаборатории и Вельда, уложив Кларка, пришла его навестить, как всегда захватив с собой кофе и бутерброды. Закончив обязательные дела, Анри занимался любимым делом – составлял список гипотез происхождения таинственных «их». Вельда сама себе удивлялась – ей было практически все равно, являются ли «они» симптомом душевной болезни Анри, или он ищет что-то действительно материальное. И тот и другой варианты были достаточно пугающими, и с тем и с другим она примирилась. Дома, в родном городке все это выглядело бы шокирующим, но здесь, на станции, где нет ни одного человека с обычной, нормальной судьбой… А что такое «нормальная судьба»? Вельда поймала себя на мысли о том, что само это понятие стало для нее расплывчатым и неопределенным. Рядом с Анри, в ауре его постоянной противоречивости расплывчатыми становились многие вещи. Пусть так – Вельда способна была согласиться и с этим.

– Ты поможешь мне? – спросил Анри. Его темные глаза переливались нефтяным радужным светом, не то от возбуждения, не то от начинающейся лихорадки.

– Конечно, помогу, – флегматично согласилась Вельда, разливая кофе в пластиковые стаканчики. – А что я должна сделать?

– Для начала послушай меня и выскажи свое мнение…

– Какое может быть у меня мнение… – начала было Вельда, но Анри возмущенно фыркнул и знаком велел ей закрыть эту тему.

– Я рассуждал так: сначала надо просмотреть варианты наиболее очевидные, и только проанализировав и отбросив их, можно приступать ко всякой там экзотике.

– И какие же варианты кажутся тебе очевидными? – включилась Вельда, откусив половину бутерброда и удобно устроившись в самом большом кресле лаборатории. Она сидела, подвернув под себя ноги и напоминала неядовитую древесную змею, пообедавшую и свернувшуюся в клубок. Анри даже показалось, что ее серые глаза смотрят на него не мигая.

– Ну, разумеется, первая мысль, которая пришла мне в голову, была о том, что наши загадочные компаньоны есть воспрянувшие остатки каких-то генетических экспериментов четырехсотлетней давности. Тогда делали много странных и даже страшных вещей, и что, если какой-то их побочный продукт выжил, неожиданным образом видоизменился и… Но вся эта идея не выдерживает никакой, даже самой слабой критики. Практически мне даже не понадобилось ни с кем советоваться, вполне достаточно имеющихся у нас материалов… Итак: практически все результаты экспериментов были абсолютно летальны. Выжившие экземпляры требовали для поддержания своей жизнедеятельности сложнейших аппаратурных комплексов, которые просто нельзя было приобрести или построить незаметно. Никаких данных о существовании подобных центров после введения в большинстве стран программы пренатальной диагностики не имеется. Нет даже подозрений или легенд. Все это требовало огромных средств и полностью утеряло смысл. А временной промежуток в 300 лет делает подобные предположения и вовсе абсурдными. Если бы что-нибудь где-нибудь существовало, за это время оно как-нибудь да засветилось бы перед мировым сообществом. Значит, это не годится. Кем бы или чем бы «они» не были – они появились или, по крайней мере, начали действовать совсем недавно.

Следующая гипотеза, которую я рассмотрел, была такова: в результате какого-то (неизвестного нам) стечения обстоятельств стали разумными какие-нибудь животные. Один из тех видов, которые люди издавна считали высокоорганизованными. В моем списке значились собаки, медведи, слоны, дельфины, муравьи, пчелы и лошади. Слоны, медведи и дельфины отпадали сразу – за все годы существования станции ни одно из этих животных никогда не находилось на ее территории…

– Жаль, – Вельда рассмеялась.

– В чем дело? – недовольно спросил Анри.

– Я просто представила, как это было бы здорово: на станцию приходит слон, просовывает хобот в окно и перепрограммирует твой компьютер…

– Не смейся, пожалуйста, это сбивает меня с мысли.

– Хорошо, не буду, продолжай.

– Наибольшее подозрение вызывали, конечно, муравьи. Они живут везде, их никто не замечает, и никогда никто толком не знал, как же на самом деле функционирует муравейник и что выполняет роль координирующего центра…

– Анри, ты что – серьезно все это говоришь?

– Абсолютно, а что?

– Ну, то есть ты допускаешь, или допускал… что по станции бегают какие-то разумные муравьи и что-то такое делают, и все понимают и на самом деле они уже умнее людей…

– Ты не поняла, – Анри говорил ровно и всячески подчеркивал свое терпение, но Вельда видела, что он уже на пределе. – Каждый отдельный муравей ненамного умнее клеток человеческого организма. Нельзя же говорить об уме, допустим, эритроцитов, селезенки, или островков Лангерганса. Если что-то и могло подвергнуться преобразованиям, то это муравьиное сообщество в целом, которое (и это было известно уже давно) в каком-то смысле представляет собой единый организм. По крайней мере имеет единый управляющий центр – это уж наверняка.